Автор: Владимир Козлов
Рецензии на фильм Алексея Германа «Трудно быть богом» стали выходить лет пять назад — примерно тогда начались закрытые показы рабочих материалов для избранной публики. И эта публика в результате напрочь исказила образ последнего режиссерского шедевра, навязав ему диковатые прочтения. Это — метафора человечества, валяющегося в средневековой грязи! Нам показали жесткий взгляд на человека! Леонид Ярмольник, исполнитель главной роли, превратился в главного эксперта по вопросу о том, что хотел сказать автор. И он якобы показал нам трагедию вида — «почему люди такие», скоты то есть. Особо запомнилось восклицание Бориса Акунина о том, как он смотрел три часа на это беспощадное дерьмище и думал: «Зачем это все?» — а потом осознал, что это урок смирения перед лицом человеческой природы. «Мы еще слишком дикие», — резюмировал интеллектуал. Эти рецензенты, хочу заметить, всю мою семью настроили на фильм так, что я вытащил жену в кинотеатр чуть ли не силой. Просто мне им как-то сразу не верилось. Потому что я смотрел фильмы Германа. И я был прав.
Первая вещь, которая должна быть сказана об этом фильме: он необычайно красив. После массива рецензий, подробно педалирующих тему говна, это может показаться парадоксальным. Но в искусстве действуют немного другие критерии прекрасного. Для обывателя нормально считать, что цветочек — прекрасен, а грязь — отвратительна. А в искусстве эта прямая связь между объектом внимания художника и качеством его произведения отсутствует. Ван Гог любил рисовать свои старые башмаки, делал это много раз — и они были прекрасны. Картины Германа — великолепны. Они композиционной вылеплены, замедленны, чтобы зритель успел разобрать каждый фрагмент необычайно подробно прорисованного полотна. Там столько драматургии форм и объектов — пейзаж и человеческий быт, человек и лошадь, грязь и кружева, дождь и доспехи. Сюжетной у Германа кажется сама статичная картинка — настолько в ней нет случайного. Вот просыпается Румата после тревожного сна и кладет голову на стол — а там чего только нет! Этот стол с объедками и как бы случайными вещами — настоящий изобразительный шедевр. Как и костюм героя, превращающий его то в рыцаря, то в зверя. Но это отсутствие случайного, которое у классиков вело к гармонии и порядку, — это еще не все. Очевидно, что что-то не позволяет назвать Германа художником классической эпохи.
То, что произвело на горе-рецензентов гнетущее впечатление, вообще-то, часть германовской концепции отношений между человеком и окружающей его действительностью. В этом смысле «Трудно быть богом» не предлагает чего-то принципиально нового для художника — просто в этот раз фирменный ракурс оказался помножен на весьма колоритный материал. Дело в том, что у Германа человек шагу не может ступить без того, чтобы не сморкнуться, почесаться, оступиться, убить на себе насекомое, — чтобы никого не задеть и не быть задетым. Плотность контакта с действительностью у персонажей запредельная — именно она порождает эффект того, что герои себе не принадлежат, что они — эдакие социальные животные. Правда, к социуму здесь придется отнести заодно мир вещей и природы. Все это — густая среда, через которую невозможно прорваться — она сбивает и пихается, отвлекает на все лады. Здесь просто не возможен супермен, здесь не помогут технологии, позволяющие рассекать пространство и время. Из среды Германа вырваться невозможно. Все его невозможные детали нужны как загуститель пространства. Так вот, Герман все это показывал — это было уже в фильме «Мой друг Иван Лапшин» с его коммунальным бытом тридцатых годов, а в первом его постсоветском кино «Хрусталев, машину!» этот прием уже был возведен в десятую степень. «Рабское сознание» можно было найти и там.
Но тут впервые муза Германа разгулялась на вымышленном Средневековье. Я, кстати, когда смотрел, как на залитых грязью узких улицах в кадре оскальзываются люди с искусно испоганенными зубами и лицами, в которых тяжело найти Божью искру, вспоминал о том, что режиссер еще в советское время имел идею снять «Трех мушкетеров», показав настоящий Париж семнадцатого века, — я думал о том, что германовский Париж выглядел бы примерно так же. Но обвинения в беспросветном мраке должны быть сняты. Действительно, в «Трудно быть богом» зритель порой видит вываливающиеся внутренности и обилие мертвецов. Но натуралистичным это кино никак не назовешь. Здесь нет ни одной пугающей сцены. Пишу это для тех, кто был также, как и я раздавлен сценой изнасилования в «Хрусталев, машину!». Черно-белая картинка, делающая кровь черной, и статус мира как вымышленного позволяют смотреть фильм как хронику пребывания галактического путешественника в каком-то забытом богом племени, в котором каких только странностей не встретишь.
Ну и наконец, главное: это не метафора человечества. Если мы думаем, что метафора, значит тем самым говорим: человечество всегда пожирало лучших, оно никогда не вырвется из этого скотского состояния — тут можно и про особый путь России вспомнить. Но кино ведь не про это. В начале ясно сказано: ученым-землянам на этой планете померещилась эпоха Возрождения — и они прилетели ускорить ее наступление, а она не наступает и всё тут. Более того, доводит героя, миролюбиво раздающего весь фильм населению белые платочки, до состояния карающего божества, каковым его аборигены и представляют. Ну так вот: логика сюжета говорит о том, что ускорить процесс эволюции невозможно, а не про то, что Возрождения не будет никогда. Ведь в фильме мы видим землян, в истории которого эта самая эпоха однозначно была. Так в чем трагедия? Откуда стенания про правду о человеке, открытую нам Германом? Отчего «это одно из самых мрачных произведений в кино вообще», как говорит Ярмольник? Откуда «гипноз ужаса», который испытал Умберто Эко? Неужто оттого, что режиссер добросовестно воспроизвел логику Стругацких, показав, что быстрее нельзя? Так ведь эта мысль — посложнее, она не должна вызывать столь сильных и простых эмоций. Да, придется испить чашу до дна. Прочувствовать каждую треклятую минуту своего пути к совершенству. Для этого Герман и сгущает время, достигая ощущения безумной избыточности, когда кажется: хватит уже! — но нет, это только начало. Быстрее нельзя — ни жить, ни кино снимать.
