Недавние дни памяти 70-летней годовщины депортации крымско-татарского народа прошли в новых исторических условиях – всего через два месяца после вхождения Крыма в состав России. Для крымских татар это безусловный исторический вызов, ведь депортация 1944 года, в значительной мере определяющая сегодняшнюю идентичность этого народа, ассоциируется у него в первую очередь именно с Россией. Именно поэтому часть крымско-татарских активистов отнеслась к недавним событиям в Крыму с нескрываемым опасением. Однако почти четверть века пребывания Крыма в составе Украины не привели к решению многочисленных проблем крымско-татарского народа: украинские власти при поддержке Запада использовали крымско-татарский фактор лишь в качестве инструмента для собственных политических игр. В то же время у нашей страны накоплен серьёзный положительный опыт реабилитации «наказанных народов» юга России – карачаевцев, балкарцев, чеченцев, ингушей, калмыков и других, который может быть использован при интеграции крымских татар в российское общество. Основой для их полноценной адаптации должны стать деловые сети, уже созданные представителями этого народа на полуострове, а ориентиром для развития – Республика Татарстан, успешная «витрина» российского тюркского мира.

Демографические дилеммы

После распада СССР крымско-татарское национальное движение сводилось к четырём основным проблемам: правовая реабилитация, земельное обеспечение, языковой статус и государственное положение. По всем этим вопросам высказывались различные мнения. Например, вопрос реабилитации был не только связан с его правовой реализацией, но иногда дополнялся призывами придать крымско-татарскому населению особый статус коренного народа. Земельный вопрос часто преподносился как требование безусловной легализации всех «самозахватов», которые самим крымско-татарским населением назывались «самовозвраты». Языковой вопрос обсуждался не просто как проблема государственного статуса и поддержки крымско-татарского языка, но часто перетекал в требование полного перевода на тюркскую топонимику всех географических названий полуострова. Наиболее радикальные призывы, возникавшие в среде национального движения, неоднократно сводились к требованию независимой крымско-татарской государственности.

«Ядро» всех этих проблем – депортация 1944 года: крымским татарам действительно пришлось заплатить очень дорогую цену за отдельные факты коллаборационизма во время Великой Отечественной войны. Некоторые историки утверждают, что в результате насильственного переселения крымско-татарский народ потерял половину своего демографического потенциала, а численность крымских татар, оставшихся после депортации в Узбекистане, иногда оценивается в 250 тысяч человек.

Однако в академических кругах подобная математика вызывает серьёзный скепсис, поскольку она зачастую обусловлена не столько стремлением докопаться до истины, сколько политическими попытками придать бóльшую значимость самой крымско-татарской проблеме. Это вполне логично, если учесть, что общее количество крымских татар на полуострове сегодня вряд ли превышает 300 тысяч человек, то есть составляет 12-15% от всего населения Крыма. Если брать официальные данные переписи населения Украины 2001 года, то крымских татар тогда оказалось 258,6 тысячи человек, или 12,1% населения Крыма, то есть на полуострове их было в два раза меньше, чем украинцев (24,4%), и почти впятеро меньше, чем русских (58,5%).
Не меньшие споры вызывает численность крымской-татарской диаспоры за пределами Крыма. После его включения в состав Российской империи в конце XVIII века некоторая часть крымских татар решила покинуть полуостров, переехав главным образом в Турцию. Волн эмиграции было несколько – вплоть до Великой Отечественной войны: сегодня также известно о небольших крымско-татарских диаспорах в Канаде, Румынии, Германии, Болгарии и т.д. Оценки миграционного потока, которые даются историками, в достаточной степени разнятся: от десятков тысяч человек до нескольких сотен тысяч, а иногда даже миллионов переселенцев. Численность крымских татар в Турции, например, порой оценивается в 5 млн человек.

Однако в случае с Турцией следует учитывать активную политику ассимиляции, которая последовательно проводилась турецкими властями, начиная с Ататюрка, и в отношении крымских татар этот процесс в силу их этнолингвистической близости к туркам, очевидно, проходил более быстрыми темпами. А во внешней политике Турция активно использует фактор этнолингвистической близости, опираясь на концепцию пантюркизма. Последняя объединяет различные тюркозычные народы (на юге России, напомним, это кумыки, карачаевцы, балкарцы и ногайцы) в одно определение «тюрок» – которое на турецком языке, собственно, и означает турецкий народ не только в этническом, но и в политическом смысле. Поэтому если и можно говорить о нескольких миллионах крымских татар в Турции, то правильно называть их турками, которые могут иметь крымско-татарские корни, но не идентифицируют себя с этим народом. Ярким примером может служить нынешний министр иностранных дел Турции Ахмет Давутоглу , часто любящий вспоминать о своих крымских корнях, но не идентифицирующий себя как крымский татарин.

Комплекс жертвы в политических играх

В постсоветский период трагедия депортации, ставшая составной частью этнонационального сознания крымско-татарского народа, получила новое звучание. «Красной нитью» в истории крымско-татарского народа стал день памяти депортации, 18 мая. В этот день в течение всего периода после распада СССР крымские татары выходили на центральную площадь Симферополя и требовали не только на законодательном уровне реабилитировать свой народ, но и решить земельный и языковой вопросы и даже вернуть государственность.

18 мая нынешнего года крымским татарам не удалось согласовать очередной митинг в центре столицы Крыма с новыми властями – на фоне событий на Украине многие всерьёз (и, видимо, не без оснований) опасались провокаций. Достаточно многолюдный митинг состоялся в микрорайоне Ак-Мечеть на окраине Симферополя. Оценка численности этого митинга также разнилась: от 5 до 30 тысяч человек. Последняя цифра называлась сторонниками «Меджлиса» – общественной организации, которая, не имея легального статуса, стала наиболее известной в борьбе за права крымско-татарского населения. В ходе митинга прозвучали уже привычные лозунги, к тому же помноженные на ситуацию вокруг вхождения Крыма в состав России. В центре Симферополя также появлялись группы крымских татар, одетых в маечки с символикой национального движения. Молодые люди выкрикивали лозунги на крымско-татарском: «Миллет! Давлет! Ватан!» (нация, государство, родина), однако между собой крымско-татарская молодёжь привычно общалась на русском.

То, что молодёжь стала забывать родной язык, – достаточно симптоматичный факт, характеризующий отношение украинских властей к проблемам небольшого народа. Пребывание крымских татар в составе украинского государства вслед за депортацией грозило стать для них очередной трагедией, хотя справедливости ради стоит сказать, что под угрозой оказалось и славянское население полуострова, ведь Киев последовательно и целенаправленно конструировал конфликт между крымско-татарским населением и славянами.

Но главное заключалось в том, что украинская власть так и не смогла решить обозначенные выше правовые, земельные и языковые проблемы крымских татар. Поэтому митинги 18 мая проводились регулярно и ежегодно, а законопроект о реабилитации депортированных народов так и остался пылиться в Верховной Раде. Можно, конечно, сослаться на хорошо известные экономические проблемы Украины, финансировавшей программы в отношении крымских татар по остаточному принципу, или привычно упрекнуть в коррупции руководство крымско-татарского «Меджлиса». Однако проблемой крымских татар увлечённо занимались многие страны: для перечисления делегаций из Турции, США, Канады, европейских стран, которые встречались с руководством «Меджлиса», не хватит целого номера журнала. Тем не менее, вполне симптоматично, что проблемы этого маленького народа так и остались нерешёнными даже странами, некогда претендовавшими на мировую гегемонию.

Суть дела заключается в том, что крымско-татарский народ стал политическим инструментом в руках не только Киева, но и Запада. В постсоветский период крымских татар активно использовали против пророссийских ориентаций Крымского полуострова, причём основополагающим моментом в этих политических играх был комплекс жертвы. Этот момент акцентировался даже в научных работах: например, крымчанка Елена Велешко написала диссертацию «Влияние виктимных факторов на политическое поведение крымско-татарских репатриантов».

Очевидно, что само решение крымско-татарской проблемы украинскими властями вообще не предполагалось, поскольку это означало бы потерю Киевом рычага влияния на ситуацию в Крыму: к сожалению, такова горькая правда геополитической значимости региона и цинизма политики. В этом контексте не приходится удивляться, что 26 февраля, в разгар евромайданных страстей, на центральной площади Симферополя стенка на стенку сошлись тысячи крымских татар и русское население, диаметрально противоположно оценившие произошедшее в Киеве. Массовой трагедии удалось избежать чудом: нетрудно предположить, что если бы не «вежливые люди», которые в течение нескольких последующих дней взяли полуостров под полный контроль, трагедия межэтнической войны в Крыму могла бы стать реальностью.Однако также следует отдать должное «Меджлису» и другим оппонентам, проявившим благоразумие в такой сложной ситуации. В случае развития конфликта комплекс жертвы в общественном сознании крымских татар стал бы ещё более драматичным и ярко выраженным.

Диссидент как призвание и профессия

На Западе и для российской оппозиции олицетворением борьбы за права крымско-татарского народа стал лидер «Меджлиса» Мустафа Джемилёв. Сама его организация долгое время позиционировалась как единственная структура самоуправления крымских татар, претендующая на главную политическую роль среди этого народа. Во времена правления Виктора Ющенко казалось, что «оранжевая» украинская власть и «Меджлис» смогут найти точки соприкосновения, которые окажутся спасительными для крымско-татарского народа, тем более что с конца 1990-х годов и вплоть до сегодняшнего дня председатель «Меджлиса» являлся депутатом Верховной Рады. Фактически это была единственная «легальная» форма существования Мустафы Джемилёва в политическом поле, которая помогала решать ему любые вопросы с законом. Хотя и сам «Меджлис», и его руководство, да и формы его деятельности на протяжении десятилетий оставалась нелегальными – с начала девяностых организация даже не пыталась получить юридической регистрации.

Во многом такая ситуация связана с особенностями биографии самого Мустафы Джемилёва, который около 15 лет провёл в лагерях и тюрьмах за диссидентскую деятельность. Это, собственно, и повлияло в значительной степени на «Меджлис» как организацию, всегда игравшую две основополагающие роли – протестную и мобилизационную. Организовать митинг, пикет, акцию – всё это регулярно происходило в Крыму в случае необходимости заявить о правах крымских татар, обозначить остроту земельного или языкового вопроса и т.д. В результате Мустафа Джемилёв оказался вечным диссидентом: сначала он боролся с советским режимом, в постсоветский период сосредоточился на борьбе с украинскими властями, а сейчас активно борется с российской властью на полуострове. «Меджлис» долгое время был продолжением биографии главного крымско-татарского диссидента, но, как справедливо заметил вице-премьер Крыма бизнесмен Ленур Ислямов, «весь народ не может диссидентом». А последствия получения Джемилёвым политической власти в Крыму были легко прогнозируемы по аналогии с политической карьерой другого известного некогда диссидента советского тюркского мира – Абульфаза Эльчибея, который за недолгий срок в должности президента Азербайджана в 1992-1993 годах поставил эту страну на грань самоуничтожения. Последствия прихода к власти диссидентствующей националистической интеллигенции в те годы вкусили и другие территории постсоветского пространства, прежде всего Грузия и Чечня.

В то же время следует признать заслуги Мустафы Джемилёва перед крымско-татарским сообществом. На встрече с представителями крымских татар 16 мая даже президент России Владимир Путин сказал, что есть люди, которые сделали очень много в борьбе этого народа за свои права – очевидно, имея в виду как раз Джемилёва. Неслучайно практически сразу за вхождением Крыма в состав России последовал президентский указ о реабилитации крымско-татарского и других народов Крыма, пострадавших от сталинских репрессий. Однако ни Джемилёв, ни нынешний руководитель «Меджлиса» Рефат Чубаров не присутствовали на встрече с Путиным, состоявшейся в канун 70-летия депортации, и это вполне объяснимая ситуация. Проблема не в том, что у России нет ресурсов либо желания решать проблемы крымских татар: нынешние идеологические лидеры «Меджлиса» просто не могли себе позволить сформулировать позицию, которая оказалась бы быть реалистичной и приемлемой для Кремля. Справедливости ради стоит отметить, что у Рефата Чубарова по-прежнему остаётся место для определённого политического «дрейфа», но непримиримая позиция Мустафы Джемилёва уже привела к тому, что новые крымские власти сделали его «невъездным» на полуостров, и это только укрепит его диссидентское самоощущение.

Не оправдались и надежды на поддержку со стороны Турции, на которую рассчитывали лидеры «Меджлиса» (развивая аналогии с Азербайджаном, можно вспомнить, что Абульфаз Эльчибей был ревностный туркофил, утверждавший, что турки и азербайджанцы – это фактически одна нация). Предпосылки для этого были, ведь турецкий политический истеблишмент на протяжении всего постсоветского периода не просто активно взаимодействовал с лидером «Меджлиса», а фактически был группой давления, которая определяла внешнеполитической вектор крымско-татарского национального движения. Но в связи с последними событиями в Крыму Турция проявила достаточно сдержанную позицию, формально ограничившись дипломатическими заявлениями об озабоченности в отношении крымских татар, проживающих на полуострове, и признании территориальной целостности Украины.
Анкара, безусловно, не останется в стороне от судьбы крымских татар, но поддержка этой части тюркского мира никогда не пойдёт вразрез с конструктивными отношениями Турции с Россией. Даже будучи связанной с таким альянсом, как НАТО, Турция не отважится на осложнения отношений с Москвой, поскольку сегодня Россия для Турции – это не только поставщик более половины используемых объёмов газа, но и второй по масштабам рынок сбыта товаров после Европы. Кроме того, от России напрямую зависит активное развитие туристической сферы в Турции. Поэтому в середине апреля вся надежда «Меджлиса» на «старшего брата» вполне предсказуемо закончилась церемониальными почестями: Мустафа Джемилёв получил государственную награду – Орден Турецкой республики, в честь него был назван один из парков турецкого города Коньи. Таким образом, и в прямом, и в переносном смысле Анкара ограничилась исключительно символической поддержкой «Меджлиса», что было, безусловно, болезненно воспринято его протурецкими лидерами.

Манящие огни Казани

Почти с самого начала развития процесса вхождения Крыма в состав России одним из связующих звеньев между «Меджлисом» и Кремлем стали президент Татарстана Рустам Минниханов и «патриарх» российской региональной элиты, первый президент этой республики Минтимер Шаймиев. Они оба подключились к процессу взаимодействия с крымско-татарским национальным движением, и в определённом смысле именно Татарстан оказался примером конструктивного взаимодействия между федеральным центром и национальным движением нового субъекта федерации.

Это важное обстоятельство, поскольку с уверенностью можно сказать, что Татарстан – это не только витрина экономического успеха одной из национальных республик России, но и успешный пример этнонационального возрождения второго по численности народа в составе страны. Если буквально десять лет тому назад услышать в Казани татарскую речь было не так просто (ею в основном пользовалось население деревень), то сегодняшняя татарская молодёжь Казани зачастую говорит по-татарски лучше, чем старшее поколение. Конечно, некоторые активисты русского движения бьют тревогу по вопросам преподавания татарского языка в школах, однако успешно реализованная программа развития национального языка – это не единственный пример национального возрождения. Татарстану действительно удалось многое, примером чему является не только с размахом отпразднованный тысячелетний юбилей Казани, но и успешно проведённая всемирная Универсиада 2013 года. По уровню экономического развития Татарстан сегодня входит в число самых передовых регионов России, а Казань стала одним из наиболее комфортных для жизни городов страны, хотя ещё в конце советского периода она славилась чуть ли не как столица уличной преступности в СССР.

Успех Татарстана говорит о том, что не стоит скептически смотреть на перспективы существования крымских татар в новых реалиях российского Крыма. Среди различных слоёв крымско-татарского населения по этому поводу уже вполне устойчиво проявляется осторожный оптимизм. Не стоит забывать, что за два с половиной десятилетия пребывания Крыма в составе Украины крымские татары достаточно активно инкорпорировались в социально-экономическую структуру полуострова, что вполне объяснимо традиционной предприимчивостью восточных народов. Черноморское побережье Крыма тому явное свидетельство: крымские татары создали довольно успешно развитую сеть бизнеса, связанного с общественным питанием и гостиничным обслуживанием. Вкусная крымско-татарская и среднеазиатская кухня, по примерным оценкам, – это третья часть бизнеса, связанного с данным сегментом рынка. Крымские татары также вполне успешно заняли нишу сельскохозяйственного производства в степных районах Крыма и имеют существенные интересы в сфере пассажирских автобусных перевозок. Кроме того, среди активистов «Меджлиса» имеются представители буржуазии, чьи капиталы тесно связаны с экономикой полуострова. Поэтому запрос на стабильность и рентабельность бизнеса, включённого в туристический сектор Крыма, – это фактор, который будет устойчиво формировать интересы небольшого народа. Собственно, это, видимо, и станет основой, стабилизирующей пресловутый «крымско-татарский вопрос» в ближайшее время.